Соло на мыльнице

_❞

У человека есть потребность просить у Б-га избавления от жизненных тягот и бед. ...
В иудаизме молитва о даровании тех или иных жизненных благ — это всего лишь очень малая часть литургии.
Что касается вопроса, приводит или не приводит молитва к каким-то практическим результатам, — кто может на это ответить? Контрольные эксперименты здесь невозможны. Можно часами изощряться в остротах и парадоксах по поводу поведения Б-га, — что они докажут? .. Если вы фаталист, молитва для вас — пустой звук.
Нет никакого сомнения, что в мире более чем достаточно лицемерия и ханжества, и нередко пустое словоблудие принимается за истинное благочестие. Если вежливому человеку доводится присутствовать при подобной церемонии, ему становится очень неловко (что касается меня, то, боюсь, моя вежливость оставляет желать лучшего). Иногда — или, вернее, слишком часто — я ловлю себя на том, что молюсь совершенно механически, не вникая в суть слов, которые произношу. Однако порой у меня возникает ощущение моей сопричастности с той Силой, которая соизволила даровать мне жизнь. Неискушенный читатель может посчитать эти мои откровения результатом самовнушения или скудоумия.
Религиозный еврей молится три раза в день — утром, днем и вечером. Молитвы эти различны в разное время дня и в разное время года. Некоторые основополагающие молитвы всегда остаются одинаковыми. Однако в Святые Дни литургия более пространна.

Даже у самого убежденного безбожника иной раз возникает религиозное настроение или фантазия, как бы он сам себя за это ни осуждал, подобно тому, как самый верный муж хоть иногда испытывает волнение в крови, встречаясь с хорошенькой девушкой.
Человеческое чувство — или, если угодно секуляристам, человеческая слабость, которая создала и тысячелетиями поддерживала религию, — есть в сердце каждого человека. И вот такой прилив религиозного чувства может заставить еврейского скептика зайти в синагогу посмотреть.
В синагоге ему вручают молитвенник с хаотическим, по его мнению, набором текстов, снабженных переводом, длинные периоды которого кажутся ему лишь немногим понятнее, чем подлинник. Наш скептик начинает осматривать синагогу: одни углубились в молитву, другие рассеянно оглядываются, молящиеся повторяют что-то на иврите и сопровождают это ритмическими движениями, пока чтец продолжает говорить что-то нараспев. Время от времени все встают — непонятно почему — и начинают петь в унисон — неизвестно что. Наконец, наступает момент, когда из ковчега извлекается священный свиток, и этот свиток торжественно помещается на кафедре, при этом на серебряной крышке позванивают колокольчики.
Чтение — на диковинный восточный манер — кажется совершенно бесконечным. Видно, что и другим прихожанам это тоже надоедает: они проявляют явное безразличие, начинают шептаться или даже дремать. Далее следует проповедь. Эта проповедь, особенно если раввин молод, — скорее всего конспективное изложение статей из либеральных газет и журналов за прошлую неделю с краткими комментариями и ссылками на Танах.
И наш скептик покидает синагогу в твердом убеждении, что его религиозный порыв был вызван всего лишь преходящим и случайным приступом хандры и что если еврейский Б-г существует, то синагога — не то место, где можно устанавливать с ним контакт.
Возможно, впечатление будет иным, если он попадет в старомодную ортодоксальную синагогу, где раввин — седобородый старец, который говорит на языке идиш. В этом случае молящиеся покажутся более ревностными (хотя также порою склонными поболтать во время службы), а проповедь, если он еще не совсем забыл идиш, покажется ему глубокой, хотя и своеобразной по форме. И он уйдет из синагоги, сожалея о былых временах, ибо, разумеется, невозможно возродить идиш как язык общины или обучать ему детей, которые, вероятно, уже ходят в прогрессивную частную школу.

Вечер в опере
Здесь уместно вспомнить первое посещение оперы. Читатель, возможно, посетил оперу в юности или в молодости скорее всего под влиянием подруги. Не исключено также, что до этого он относился к опере весьма скептически и считал, что это скучное надувательство, которым снобы и пижоны восхищаются — или делают вид, что восхищаются — только потому, что ходить в оперу считается хорошим тоном.
Тот, кто изменил свое мнение об опере, вспомнит, наверно, что случилось это отнюдь не после первого визита. В первое посещение опера, казалось, подтвердила его худшие опасения. В ложах дремлют жирные старики; их жены больше интересуются лицами и туалетами в ложах напротив, чем самим представлением; взбудораженные субъекты, по которым давно плачет парикмахерская, толпятся за оркестром и, приседая, изображают восторг; на сцене какая-то визгливая толстуха делает вид, что она застенчивая деревенская простушка, а низенький пузатый человек с короткими толстыми руками изображает заядлого сердцееда; хор стареющих размалеванных дам и джентльменов время от времени конвульсивно дергается (что, по их мнению, должно быть воспринято как актерская игра), в то время как оркестр тянет что-то слащавое и бесконечно тоскливое, — таково, по всей вероятности, первое впечатление от одного из бессмертнейших творений человеческого гения — оперы Моцарта "Дон Жуан".
Сэр Томас Бичем как-то сказал, что "Дон Жуан" Моцарта еще ни разу не нашел себе полноценного сценического воплощения, что еще ни разу не было одновременно ансамбля певцов, способных постигнуть суть замысла Моцарта, и аудитории, способной воспринять этот замысел. Среди певцов одного поколения не находится достаточно артистов, удовлетворяющих требованиям Моцарта. Люди, которые каждый вечер заполняют оперный театр, — это всего лишь люди: выдающиеся и обыкновенные, умные и глупые, податливые и неуступчивые; одного приобщила к опере его супруга, другой пришел сюда, чтобы продемонстрировать свою интеллигентность, третий —по привычке, четвертый — чтобы рассказать у себя в провинции, что такое нью-йоркская опера; а некоторые пришли потому, что Моцарт для них то же, что солнечный свет. И они готовы вынести все недостатки еще одного неважного спектакля ради отдельных лучей, сияющих сквозь тучи.
Подобно тому как и исполнители и публика обычно не поднимаются до Моцарта, точно так же раввин и его конгрегация не поднимаются до Моисея. Но это отнюдь не означает, что Закон Моисея не является тем возвышенным Законом, который чтит мир.... В каждой синагоге на каждой службе присутствуют люди, для которых произносимые слова и совершаемые церемонии — это источник силы и крепости. Иногда в синагоге таких людей мало, иногда много, но обычно они есть. Беглый взгляд случайного посетителя не может проникнуть в мысли и сердца таких людей.

Религия и служба
В центре всех наших литургий — как обычной сорокаминутной утренней службы во вторник, так и двенадцатичасовой службы в Судный День — лежат две молитвы. Я назову их "Символом веры" и "Службой": эти названия хорошо передают их сущность. Их синагогальные названия на иврите — "Шма" и "Шмоне Эсре", что в буквальном переводе означает "Слушай" и "Восемнадцать".

Вокруг этих двух ключевых молитв концентрируются отрывки из таких классических произведений еврейской литературы и еврейской религиозно-философской мысли как Тора, Книги Пророков, Псалмы, Талмуд. Ибо синагога, как и прежде, остается местом изучения Торы. Молящийся, который ежедневно читает молитвы, одновременно повторяет тем самым большую часть еврейского духовного наследия, выполняя при этом долг каждого еврея: постоянно учиться.

Две основные молитвы очень коротки. Молитва "Символ веры" может быть произнесена за несколько секунд, а "Служба" — за несколько минут.
"Шма" содержит один стих из Писания, который, возможно, все евреи в мире знают наизусть или по крайней мере часто слышали: "Слушай, Израиль, Г-сподь, Б-г наш, Г-сподь един" (Второзаконие, 6:4).
Верующий еврей каждый день произносит этот стих поутру и перед сном, сопровождая его тремя связанными с ним стихами Торы. У евреев —это первая фраза ребенка, и она должна быть последней фразой человека в жизни.
По этому поводу мне хочется рассказать об одном событии в моей жизни. Меня всегда удивляло: неужели действительно человек может в свой смертный час вспомнить и прочесть "Символ веры"? И вот однажды во время тайфуна в Тихом океане меня чуть не смыло с корабельной палубы; и я очень ясно помню, что в те короткие секунды, когда волна волокла меня в море, я подумал: "Не забыть бы прочесть "Шма" перед тем, как пойти ко дну!" К счастью, я успел вовремя ухватиться за какой-то трос или поручень, что отсрочило тот час, когда мне суждено в последний раз прочесть эту молитву. И вот результат: в мире появилось еще несколько романов и пьес, без которых он мог бы отлично обойтись, и терпеливый читатель следит за ходом моих рассуждений. Я уверен, что есть два-три литературных критика, которые, дойдя до этих строк, пожалеют, что мне так и не довелось тогда прочесть в море "Шма", но тут уж я ничего не могу поделать: каждый человек держится, пока может.
"Служба" — это чрезвычайно древняя молитва из восемнадцати благословений. Девятнадцатое благословение было добавлено уже во времена Талмуда. В шабат и по праздникам читается лишь семь благословений, однако именно восемнадцать благословений составляют в глазах евреев канонический полный текст молитвы. Чтобы провести службу в соответствии с храмовыми традициями, существуют три формы "Шмоне Эсре": утренняя, дневная и вечерняя.

В настоящее время есть печатные переводы еврейской литургии. В прежние времена, когда иврит был гораздо менее распространен, в каждой синагоге был специальный служитель, так называемый метургеман, или переводчик, который строчку за строчкой выкрикивал на местном языке текст Торы.
У языка есть свой дух. Некоторые слова переводятся хорошо и легко, другие непереводимы. Пьесы Мольера совершенны только по-французски. Не зная арабского языка, невозможно полностью понять Коран. Пушкин до сих пор принадлежит в основном русской культуре, хотя Толстого принял весь мир. Вообще говоря, легче всего переводятся произведения наименее типичные по своей национальной принадлежности.
Танах звучит выразительно и сильно на всех языках, однако ни для кого он не звучит так, как для евреев. Вторая скрижаль Десяти Заповедей в буквальном переводе с иврита звучит так: "Не убивай, не развратничай, не воруй, не лги, не желай ничьей жены, ничьего дома, ничьего скота, ничего из того, что он имеет...". По-английски это режет слух. В восприятии англичанина или американца религия есть нечто возвышенное и торжественное — это, так сказать, Кентерберийский собор, а не маленькая синагога. Поэтому приподнятое "не убий", "не укради" — гораздо вернее. Для еврея же религия — это нечто интимное, близкое, домашнее.

Наша литургия — по крайней мере ее классическая часть — написана таким же простым языком, как и Тора. Поэтому не существует адекватного перевода еврейского молитвенника. Англиканская библия — неисчерпаемый источник великолепных переводов псалмов и других отрывков из Писания. И все-таки в переводе с иврита на английский совершенно меняется стилистическая окраска. Переводчики используют лексику англиканской библии — все эти архаизмы, вроде "изрек", "сей", "по сему", "пребывает", "око" и тому подобное, — тон и настроение наших молитв почти совершенно исчезают. Иной раз люди жалуются, что когда они читают молитвы по-английски, им кажется, что они в христианской церкви. Это верная реакция. В этот момент они как бы приобщаются не к Торе, а к английской культуре. В свое время Гёте изучил иврит, чтобы читать и понимать Танах в оригинале.
Возглашающий молитвы вносит порядок, поет первую и последнюю строчки молитвы. Он повторяет вслух восемнадцать благословений, а молящиеся хором возглашают: "Аминь!"
Очень важную роль играет в синагоге шамес (распорядитель). Он истинный глава синагоги, он знает нигун (интонационный рисунок), в его ведении находится библиотека, молитвенники, талесы, он возглашает молитвы, если больше никого не находится, он следит за миньяном (кворумом) и читает Священные Свитки. Синагога может обойтись без раввина и без кантора, но без шамеса она обойтись не может — в крайнем случае кто-то из прихожан должен его заменить.


Правила приличия
Во время молитвы должна соблюдаться полная тишина, а болтать при произнесении таких молитв как "Шма" или "Шмоне Эсре" — особо серьезное нарушение. Однако в старину в восточноевропейских синагогах часто это правило соблюдалось не очень строго.
Бедность еврейского гетто вынуждала синагоги пополнять свой бюджет за счет продажи с аукциона субботних и праздничных почестей.
За право быть вызванным к Торе, открывание ковчега — нужно было заплатить. Устраивались аукционы; правда, они были очень красочными и оживленными, но отнюдь не способствовали молитвенному настроению. Аукционы длились довольно долго. Более того, вошло в обычай, что каждый, кто должен был читать Тору (это называется алия ("подняться к" - на возвышение), громогласно объявлял о своих благодеяниях. За каждое пожертвование филантроп удостаивался благословения шамеса. Этот обычай был выгоден для синагоги, ибо поощрял пожертвования, однако едва ли он порождал возвышенное настроение у прихожан.
По мере того как еврейские общины становились богаче, этот обычай все чаще и чаще заменялся обычными сборами. Теперь от него сохранилась лишь оживленная, как при аукционе, атмосфера во время чтения Торы и уход из синагоги в это время случайных посетителей. И вновь утвердилось правило, требующее соблюдения абсолютной тишины.

И все-таки я с огромным удовольствием вспоминаю, как шамес торжественно, нараспев провозглашал: — Finif dollar um shiishi! (Пять долларов за третье чтение!)
И мне никогда не забыть исторического аукциона в одной из синагог Бронкса, который проводился лет сорок тому назад в Йом Кипур. На этом аукционе мой отец победил нескольких конкурентов, купив себе право читать Книгу Ионы (хотя и он и его конкуренты были всего лишь бедными иммигрантами). Один за другим соперники выбывали, по мере того как цена поднималась до ста, ста двадцати пяти и затем до невообразимой для нас суммы в двести долларов, которую отец неожиданно предложил. Я словно до сих пор слышу, как шамес ударяет ладонью по столу и дрожащим счастливым голосом провозглашает: — Zwei hunderd dollar um maftir lona! (Двести долларов за мафтир Иона!)
Мой отец сделал красивый жест. Дело в том, что его отец, шамес из Минска, в своей минской синагоге всегда имел привилегию читать именно Книгу Ионы. Мой отец хотел продолжить семейную традицию. И он ее продолжил. С тех пор в этой синагоге Бронкса больше никто не оспаривал у моего отца эту честь. И по сей день мой брат и я всегда, когда возможно, читаем Книгу Ионы в Йом Кипур. А нам доводилось это делать в местах, очень далеких от Чикаго, например на Окинаве или на Гавайских островах.
Теперь аукционы в синагогах прекратились. И это хорошо. Но они сыграли свою роль. Дети в таких синагогах поняли, какая это великая честь — получить разрешение прочесть в синагоге отрывок из Торы.

Различные направления
После того как римляне взяли Иерусалим и евреи рассеялись по свету, возникли две большие группы еврейства: ашкеназийские евреи северной и восточной Европы и сефардийские евреи Средиземноморья. Сефарды и ашкеназийцы произносили слова иврита по-разному. Их обычаи и их литургии приняли различные формы. Это различие существует и до сих пор. ...
Некоторые люди считают, что эта сефардийская литургия гораздо живописнее и производит более сильное впечатление.
Любопытно, что у евреев, разбросанных по всему миру, так долго живших в рассеянии и до недавнего времени мало общавшихся между собою, нет единого религиозного центра, — и при всем этом поражают не различия в обрядах евреев разных стран, а сходство этих обрядов. В Талмуде, написанном задолго до того, как сложились европейские нации, можно найти подробнейшие описания того, как следует произносить те молитвы, которые до сих пор евреи читают в Токио, Иоганнесбурге, Лондоне и Лос-Анджелесе. Американский или английский еврей, который зайдет в сефардийскую синагогу в Израиле, полную темнокожих йеменских евреев, сначала растеряется, но как только он заглянет в молитвенник, он сможет следить за службой и читать молитвы.
httр://www.istok.ru/library/books/wouk-god/wouk-god_151.html ❝

_❞

История из жизни
от jidovska-morda.livejournal.com/20947.html
Когда-то, в прошлой жизни, я надумал купить талит. Я сел на автобус и поехал в Меа Шеарим (религиозный квартал R.). Там я специально зашёл на тихую улочку, оглянулся по сторонам, убедился, что никого нет и никто не видит, вытащил из кармана и надел на голову кипу, пошёл в магазин, купил талит, вышел из магазина, снял кипу, поехал домой. Боевая операция в тылу врага прошла успешно. "Если ты не понимаешь зачем это, то для чего ты это делаешь?"

Представить себе, что так может вести себя сефард - невозможно. Он просто не поймёт этой истории: "В чём дело?"

Сефарду не надо ждать Йём Кипура, чтобы зайти в синагогу.
Сефарду не надо ждать праздника, чтобы зайти в синагогу.
Сефарду не надо ждать субботы, чтобы зайти в синагогу.

Он это может совершенно спокойно сделать даже в будни! Позовите сефарда с улицы дополнить миньян - он придёт.

Он при всех войдёт в синагогу без кипы.
Он при всех попросит и оденет кипу.
Он при всех подойдёт к Ковчегу со свитками Торы и поцелует его.
Он при всех возьмёт сидур и помолится со всеми.
А после этого он при всех... снимет кипу и пойдёт по своим делам.

В этом-то и разница. Ашкеназ считает, что если это правда, то это правда и по́сле синагоги. И поэтому он просто так на себя не взвалит такую ношу. Ему нужны серьёзные доказательства чтобы войти. И он предпочтёт их не знать, чтобы не входить. А сефард знает, что (для него) есть "жизнь" и по́сле синагоги. Поэтому ему нет проблемы зайти в синагогу и ему нет проблемы считать, что это правда и ему нет нужды в доказательствах.

Вы можете молиться годами с сефардом и думать, что он "соблюдает" и вдруг увидеть его без кипы и обнаружить, что он ничего и не знает.
Сегодня Вы видите сефарда он "как все", через несколько месяцев Вы встречаете его на улице в чёрном костюме, белой рубашке, чёрной кипе и шляпе. Ашкеназу могут понадобиться годы!
Но что будет дальше?
Засуньте религиозных ашкеназов в Амстердам среди красных фонарей и придите посмотреть что будет через 100 лет. Увидите таких же пейсатых, как будто вчера Вы их туда забросили.

Засуньте туда религиозных сефардов и придите через 20 лет. В синагоге будут сидеть голозадые "амстердамцы". Ещё через 20 лет синагога будет пуста. И только в Йём Кипур она будет наполняться "непонятно кем" и не очень понятно для чего.
Это не беспринципность. Это другое строение души. ❝