rimonfotovivo | День Памяти

"В десять утра звучит траурная сирена - напоминает звук трубы, с переливами.
По всей стране на две минуты все замирает, транспорт, прохожие на улицах, посетители и работники учреждений (день обычный, рабочий), кого где застало, некоторые застывают буквально, даже позу не меняют , так и остаются на две минуты с повернутой головой, хотя с началом сирены следует просто встать обычным образом; кто сидел, поднимаются, если есть возможность."

Добавление к Не-френдообзору

toh_kee_tay:

Воспитательница Жанна

Вот героиня, не оставившая по себе захватывающих воспоминаний. И никто, похоже, так и не рассказал о ней подробно, во всяком случае, я не могу найти ни одной книги, где бы о ней упоминали больше, чем в нескольких строках. А между тем, она спасла сотни жизней. Звали её Жанна Даман.

Место действия Брюссель, 1942 год. К этому времени в Бельгии уже во всю силу вступили нюрнбергские законы, и, в частности, еврейским детям запрещено ходить в одни школы с нееврейскими детьми, и им фактически негде учиться. Евреи в спешке организуют школы и детские сады и подбирают учителей. Руководит всем Фела Перельман, жена Хаима Перельмана – самого молодого профессора логики и права Брюссельского университета и по совместительству координатора всего бельгийского еврейского подполья. В Бельгии вообще всё было не как у других: глава немецкого оккупационного правительства, генерал вермахта, лично участвует в спасении многих евреев; профессора Перельмана просят уволиться из унивеситета по собственному желанию, он из принципа отказвается – и ему сохраняют зарплату при условии, что он не будет читать лекции; еврейских детей исключают из школ, но директор брюссельского отдела образования рекомендует лучших людей в создаваемые еврейские школы и детские сады. Одной из рекомендованных им преподавательниц и была Жанна Даман. Жанне Даман двадцать один год, она учительница начальной школы с некоторым уже опытом работы. Молоденькая бельгийка католического вероисповедания, не особо набожная, как я понимаю (могу и ошибаться). Фела Перельман предложила ей работать в еврейском детском садике «Nos Petits» – и она немедленно согласилась. Садик оказался не маленький – триста двадцать пять ребятишек, и Жанна стала его директором.

Групповой портрет, на пиджаке одной из воспитательниц нашита звезда давида

До этого Жанна Даман с евреями вообще не общалась – не знаю, как ей это удалось, но так утверждает краткая биография в Яд ваШем – ни друзей, ни знакомых, никого. И вот теперь в качестве директора еврейского детского сада в еврейском квартале ей пришлось не только наблюдать жизнь своих подопечных, но и участвовать в ней – и в самое неподходящее время: дискриминация, изоляция, массовые аресты – всему этому она стала свидетельницей. И это навсегда изменило ее жизнь. Летом 1942-го года нацисты принялись депортировать бельгийских евреев в концлагеря. Ребенок не является в садик, директор звонит ему домой, а оказывается, что всю семью арестовали – и так чуть ли ни каждый день. Другие дети приходят осиротев за ночь – депортировали родителей. Родители, знавшие или подозревавшие о грозившем им аресте, прятали детей у родственников или знакомых, а вскоре начали обращаться за помощью и к Жанне. Стало ясно, что детсад придется закрыть, а детей спрятать. Жанна связалась с сетью детских домов (Oeuvre Nationale de l'Enfance (ONE)), которую возглавляла активная подпольщица Ивон Невьян, и с бургомистром брюссельской коммуны Уккел. С их помощью ей удалось спрятать всех детей в безопасных местах. Садик «Nos Petits» закрылся, но его директор без дела не осталась. Всё больше и больше еврейских детей по всей стране в одночасье теряли семьи. И снова Фела Перельман обратилась за помощью к Жанне Даман – кто-то должен был тайно отвозить детей в новые семьи, в детские дома, в монастыри. И снова Жанна согласилась. Ее работа становилась всё секретнее и секретнее, она встречала ребенка на трамвайной остановке, и они вместе уезжали на другой конец страны. Со многими из них она потом поддерживала связь. Не только детям, их родителям тоже старались найти убежище – многие матери жили по фальшивым паспортам и работали прислугой в бельгийских домах. Жанна сопровождала их на место новой работы, снабжала документами и продуктовыми карточками, и старалась как можно чаще сообщать им о здоровье и жизни их детей. Так постепенно она стала самой настоящей подпольщицей, и однажды самое настоящее подполье обратилось к ней с такой просьбой: помочь с ликвидацией нацистских коллаборационистов.

Жанна Даман сменила имя, вступила в немецкую «Зимнюю помощь», надела форму, обзавелась официальной корочкой и новыми связями – и воспользовалась всем этим для выявления имен коллаборационистов. Ближе к концу войны она уже развозит на велосипеде оружие для бельгийского сопротивления и служит агентом разведки у партизан. После освобождения Бельгии Жанна вернулась к своим детям, воссоединяла семьи, где было возможно, или искала выживших родственников тех, у кого погибли родители. В 1946-м году Жанна Даман уехала в Соединенные Штаты и вышла замуж за профессора литературы Калифорнийского университета Альдо Скальоне.

Вот ценили эту женщину профессора: профессор логики и права снабжал ее фальшивыми паспортами, за профессора литературы она вышла замуж, а профессор теоретической физики в знак признательности подарил ей свой портрет:

Живя в Америке, Жанна совместно с еврейскими общественными организациями собирала деньги в пользу молодого государства Израиль:
United Jewish Welfare, 1958

Я не знаю в точности, когда умерла Жанна Даман, по-видимому во второй половине восьмидесятых, а в 1987-м ее муж учредил в память о ней премию в области литературы – «Aldo and Jeanne Scaglione Prize», ее присуждает Ассоциация Современных Языков (Modern Language Association of America (MLA) - http://www.mla.org/) за лучший перевод книги, за лучший сравнительный анализ, за лучшее произведение на одном из современных языков, и т.д.

Дерево имени Жанны Даман растет в Аллее праведников мира в Яд ва-Шем с 1971-го года

Источники:
1) The Encyclopedia of the Righteous Among the Nations. Belgium – Daman-Scaglione, Jeanne (Yad Vashem, Jerusalem, 2005)
2) United States Holocaust Memorial Museum digital archive

И другие публикации по теме в журнале toh-kee-tay

Рядовые воспоминания обыкновенных людей; не эпических героев,
не тех, кто титаническими усилиями вытащил на себе победу - кто о таких писал прежде, кто собирал такие сведения?
Есть кто - мемориал Яд Ва-шем. Кропотливо и тщательно, каждую историю, каждый факт.
Только понятно, что собранные в Израиле свидетельства касаются своих, евреев.
Неоревизионисты находят в этом повод для урекнуть "- А чего, вы только страдали? А где про других?" -
а следом и протащить обвинения в вымышленности;
только вслед за "неверием в Катастрофу", прямиком - отрицание любых фактов нацистских военных преступлений.
"Да что вы , такая культурная нация, не могло такого быть!" - тоже живой, реальный
(не единичный) комментарий к подборке исключительно жестких военной поры фотографий.

Это нужно не мертвым. Хорошо, что хоть последние свидетели эпохи дожили до интернета.

blog_vinokur:

СЛУШАЙ, ИЗРАИЛЬ
16 апреля, 2013

В 1996 году я решил уволиться с телевидения.
Это был мой последний рабочий день.
Снимаем мы мужичка, главного повара гостиницы «Дан Панорама», а в соседней комнате, кто-то мычит.
Тут повар прерывается и кричит в стену, - Папа, они тебя все равно снимать не будут!
Мычание прекращается.
Я спрашиваю, - А зачем ему сниматься, вашему папе?
- Он хочет рассказать о своей жизни, - говорит повар, - Может, сделаете вид? – Так, для блезира поснимайте, чтобы у него давление не поднялось…
- Рабочий день закончился, - отрезает мой оператор Ави и начинает собирать оборудование. (У них, на телевидении, это было железно, 7 часов работы, два обязательных перерыва, и на все «положить». Собственно, поэтому, я и увольнялся, ничего нового там уже нельзя было сделать.)
Стало мне больно, достал я свою камеру-мартышку, и сказал сыну-повару, - Мне торопится некуда. Показывайте папу.
Заходим в полутемную комнату.
На кресле качалке сидит старик и смотрит на меня круглыми глазами.
Повар говорит, - Папа, познакомься, это самый известный режиссер.

- Это было сразу после войны, - начинает старик, еще прежде чем я успеваю сесть… - А это увидят люди? – подозрительно кивает на камеру.

- Обязательно, - говорю, – Это она выглядит, как мартышка. Но это профессиональная камера, дедушка. Говорите!

- Так вот, - говорит старик, - мы ездили по Польше искали сирот. Мы постановили в нашем кибуцном движении, что должны успеть раньше религиозных. Те ведь тоже искали. Мы хотели, чтобы не заморочили они детям головы. Я-то знал, что такое религия, я жил и родился в Польше, в религиозной семье. Но вовремя одумался… Так вот, приезжаю я в один монастырь, под Краковом. Проводят меня к настоятелю. Говорю ему, так и так, я из Израиля, ищу детей – сирот, хотим их вернуть на нашу историческую родину.
Он мне говорит, - садитесь, попейте нашего чая травяного.
Сижу, пью чай, а он рассказывает.
- Да, - говорит, - есть у нас еврейские дети… скрывать не буду… Наш монастырь брал детей. Настоятеля соседнего монастыря повесили, когда узнали… я боялся… но когда до дела доходило, не мог отказать. Ну, сами посудите, приходят евреи в монастырь. Тихо, ночью, чтобы никто не видел. Стучат в окно. Открываю. Они заходят, с ними их сынок маленький, еле на ножках стоит. Завернутый в пуховый платок, только глаза видны. Возьмите, говорят, завтра нас увозят. И вижу, как мама ему личико открывает, волосики разглаживает, и целует его, целует, чувствую, как прощается. И знаю я… они не вернутся… Ну, как тут не взять?!.. Беру.
- Спасибо вам огромное, - говорю настоятелю, - вы настоящий праведник!..
А он мне говорит, - и так, бывало по 5-6 за ночь… Идут и идут. Я боюсь. Но беру. И братья в монастыре они все про это знали. И молчали. Ни один не проговорился.
- Спасибо вам, спасибо, - повторяю, - вам и всем братьям монастыря… Спасибо, что сохранили наших детей.
- А теперь вы приехали их забрать, - он продолжает
- Повезу их на родину, - говорю.
А он мне говорит, - а как вы их отличите, детей ваших?
- Что значит, как отличу? – спрашиваю – У вас же списки остались?!
- Нет, – говорит, - Нет никаких списков. Мы никаких списков не составляли. А если бы их нашли, не дай бог?!
- Послушайте, - говорю, - спасибо за спасение детей, конечно, но я без них не уеду. Покажите мне их. Я их заберу. И все.
- Вы что ж, насильно их заберете?
- Почему насильно, я им все объясню…
- Они ничего не помнят, что вы им объясните?
- Что у них были другие родители, - говорю, - что они наши дети…
- Мы их давно уже считаем нашими! детьми, - говорит.
- Но они наши дети!
- Докажите! – говорит.
- Есть у наших детей, - говорю, - одно отличие…
- Это наши дети! – говорит он жестко. – Никакой проверки я делать не позволю.
И встает.
И я встаю.
И чувствую, что за мной встает весь наш многострадальный народ. И говорю веско, - а ну - ка, ведите меня к детям.
- Хорошо, пойдемте, - говорит он спокойно. – Но на меня не надейтесь. Сами определите, где ваши дети. На глаз.
И приводит он меня в большой зал. В такую огромную спальню.
И вижу я там много – много детей. Белобрысых, чернявых, рыжих, разных… Время вечернее. Ложатся спать. Все дети причесаны, сыты, чистые личики, румянец на щечках… сразу видно, с любовью к ним относятся.
Стоим мы посреди зала, и настоятель говорит мне, - Ну, как вы определите, где ваши дети, а где нет?..
Молчу. Не знаю, что ему ответить.
А он мне говорит, - Если ребенок захочет, мы насильно держать не будем. Обещаю вам. - И продолжает… просит, - Родителей своих они не помнят. Вместо их родителей, - мы. Не мучайте их. Оставьте здесь.
Тут проходит мимо чернявенький, я ему на идише говорю, - как поживаешь, малыш? А он мне по - польски отвечает, - здравствуйте, меня зовут Иржи, я вас не понимаю.
- У всех польские имена, - слышу я голос монаха. – Все говорят только по-польски.
Их дом здесь.
И тут я окончательно понимаю, что ничего сделать не смогу.
Что это насилием будет, если я буду искать их, объяснять, уговаривать… ну даже если я определю кто наши дети… они же не согласятся ехать!..
Надо оставить все, как есть, - думаю. – И уходить.
Вот уже потушили свет. Вот уже все легли.
Поворачиваюсь, чтобы идти…
Смотрю на настоятеля. Он разводит руками.
Думаю, - «Ну не в тюрьме же я их оставляю, им здесь хорошо…»…
И тут… откуда только все берется?!.. впрочем, знаю, откуда!.. Из детства…
Я вдруг спрашиваю настоятеля, - А можно, я им только один вопрос задам?..
- Можно, говорит, задавайте.
И тогда я набираю воздуха в легкие.
И громко, чтобы все слышали, говорю, - «Слушай, Израиль, Бог наш, Бог един»…
До сих пор, мурашки по телу идут, когда это вспоминаю.
Вспоминаю, как все стихло…
Такая тишины наступила!..
Гробовая тишина!..
И вдруг у окна приподнялись две головки… а потом у двери еще две… и у прохода одна…
Приподнялись и смотрят на меня… Смотрят и смотрят…
И вижу я их глаза, - такие большущие, удивленные!...
И тут спускают они ноги на пол.
И вдруг начинают ко мне бежать!..
Как по команде.
Со всех сторон.
Стучат голыми ножками по полу, и бегут.
И так, слету, втыкаются в меня.
А я плачу, не могу сдержать слезы. Обнимаю их, заливаюсь слезами!.. И повторяю все время, - Дети, мои дорогие, вот я приехал, ваш папа! Приехал я забрать вас домой!..
Смолкает старик.
Вижу, как дрожит у него подбородок.
- Не было дома, чтобы не знали мы этой молитвы… - говорит, - Утром и вечером повторяли, - «Слушай Израиль, Бог наш, Бог один…»… жила она в сердце… каждого.
Снова молчит.
Я не прекращаю съемку.
Вижу, это еще не конец.
И действительно… он продолжает.
– Оглядываюсь я, - говорит он, - стоит этот мой настоятель. И так у него голова качается, как у китайского болванчика… и он тоже еле сдерживается, чтобы не завыть.
И дети вдруг, вижу, разворачиваются к нему.
На него смотрят, на меня оглядываются… снова на него… на меня…
И вдруг начинают к нему пятиться…
А я молчу. Сказал себе, что буду молчать. И все!.. Пусть сами решают.
И тут вдруг настоятель говорит, - Дорогие мои дети…
Как я счастлив… - говорит, - что вы возвращаетесь домой.
Они останавливаются.
Вижу, он еле выговаривает слова…
- Все исчезнет, дети мои, - говорит, - вот увидите! Не будет религий, наций, не будет границ… Ничего... Ничего не будет разъединять нас. - Любовь только останется, - говорит.
И вдруг делает к ним шаг, обнимает их… и улыбается! Улыбается!..
– Любовь, - она и есть религия, - говорит. - Вот возлюбим мы ближнего, как самого себя… не меньше - не больше, - возлюбим!.. Как самого себя!.. вот тогда и раскроется нам, что есть только Любовь. Что Он – Любовь, дети мои! Любовь!.. А мы все…– семья… Весь мир, дети мои – … большая семья!..
И замолкает…
Дети стоят, молчат. Я молчу. Все мы молчим…
- А я к вам обязательно приеду!?.. – говорит он. - Обязательно приеду, а как же!.. Вы только не забывайте нас, там, дома.
Потом поворачивается и уходит. Спотыкается у выхода, чуть не падает…
…Так я их и привез сюда, - говорит старик.
Двенадцать мальчиков.
Всех мы воспитали в нашем кибуце.
Я ими очень гордился.

… Трое погибли в 73-м, в войну «Судного Дня». Тяжелая была война. Йоси сгорел в танке на Синае. Арье и Хаим прямым попаданием…
Еще один Яаков поженился на Хане … такая была свадьба веселая!... а через три года… в автобусе… в Иерусалиме… это был известный теракт… подорвались.
Настоятель приехать не успел…

После этих слов старик замолчал.
Я понял, что съемка закончена.

…Я уехал из этого дома уже поздним вечером.
Сын-повар приготовил мне такой ужин, какого я в жизни не ел.
Я обещал, что смонтирую очерк и привезу им.
Назавтра была срочная работа, я завершал свое пребывание на телевидении.
Они выжимали из меня последние соки.
Через неделю я решил просмотреть материал.
Вытащил кассету…
Пусто…
Испугался. Стал вертеть туда - сюда, проверил где только можно, даже поехал к своим ребятам операторам… подумал, может у меня что-то с головой.
Одни мне сказали, что забыл включить на запись.
Другие, что может быть кассету заклинило.
Третьи… что эту камеру «JVC» надо выкинуть…
Вообщем, не снялось ничего…
Вечером позвонил повару. Долго готовился к разговору…
Он выслушал меня. Потом сказал, - Знаете, я вам очень благодарен.
Вот тебе раз! – думаю. А он говорит, - за то, что остались, выслушали его…
А потом вдруг говорит, - отец мой сейчас в больнице, похоже, что осталось ему несколько дней жизни. Но он лежит тихий, как ребенок, не стонет, не кричит, улыбается…
***
Прошло много лет с тех пор. Честно говоря, потом я слышал много подобных историй о том, как дети вспоминали молитву. Истории были похожи до мельчайших деталей. Я даже подумал грешным делом, что старик все это придумал…
Но не давал мне покоя настоятель.
- Идеалист, утопист, фантаст, – думал я о нем, - Куда там этому миру до любви!.. А тем более до одной семьи…
Но не отпускали меня его слова. ...

Очень интересные заметки на разные темы - автору есть о чем рассказать!,
жаль, что с прошлого года журнал не поддерживается.

Вики:

Монумент победы Красной армии над нацистской Германией (ивр. ‏אנדרטה לציון ניצחון הצבא האדום על גרמניה הנאצית‏‎‎‎) — мемориальный комплекс, возведённый в израильском городе Нетания, в память о бойцах Красной Армии, победивших нацизм. Создан по решению правительства Израиля, с согласия российского правительства.

Российское руководство, как и пресса, очень положительно отозвалось о строительстве. «На фоне демонтажа памятников солдатам-освободителям в ряде бывших советских республик, россиянам очень приятно видеть, что есть страны, в которых помнят подвиг советских солдат».
Мемориал состоит из двух частей, символизирующих переход от тьмы к свету, связывающих победу Красной Армии над нацизмом с прекращением Холокоста ...

часть композиции представляет собой два белых крыла, символизирующих победу, надежду и память. Аллегорически эта часть соотносится с песнй «Журавли».
Мемориал создан авторским коллективом из России — Салават Щербаков, Василий Перфильев, Михаил Народицкий[2]. Возведением руководил нетанийский скульптор Хен Винклер.